последние секунды до того, как его жизнь покинет тело, как душа устремится в царство мёртвых, как займёт своё место в лодке харона, как отправиться на свой покой — это время джейсон думает о том, что всё правильно. он искал свою смерть в каждой битве, выдыхая, когда мойры отматывали ему ещё один виток жизни, давая каплю шанса на продолжение безумной, увлекательной, полной чёрных, белых и цветных событий. когда приходит конец — джейсон не жалеет, что встретил его. это было решением, которое он принял задолго до того, как остриё копья разорвало его кожу, раскрывая внутренности, пройдя насквозь через его грудную клетку, вскрыв джейсона, как препарируемое животное.
но единственное о чём он жалел, что не сказал нико всей правды. у него даже не было жалкого шанса в последний раз заглянуть в бездонные, выколотые, заполненные тьмой, глаза нико, потому что они были друг от друга в тысячах километрах, в сотнях несказанных слов, в безответности грейсовских чувств, потому что у джейсона не было и шанса. они так и не обсудили те натянутые между ними нити, пугающее их обоих до сорванного дыхания.
у них не было шанса, и джейсон умер, это осознавая.

у элизиуме у джейсона есть покой; он пытается жить в нём так же, как жил все то время до элизиума, до смерти, до потери нико. джейсон просыпается, хотя ему и не нужно было засыпать; джейсон собирается на пробежку; джейсон тренируется-тренируется-тренируется; джейсон много читает, потом помогает миссис лир передвинуть шкаф; в элизиуме джейсон встречает зою. когда он смотрит на неё, то грудная клетка под тонкой кожей начинает трещать, но грейс старательно не смеет отвести взгляда от зои, пока она говорит-говорит-говорит. джейсон слушает её рассказы, стараясь не представлять, как его любимая, драгоценная, бесконечно важная сестра сидит здесь — рядом с ним — и прикасается тёплыми пальцами к его запястью. как она зла на него за то, что он оставил её, как ей больно становится, как она снова теряет его.
в элизиуме у джейсона есть покой, но он не уверен, что его заслужил. когда он открывает глаза, то первым делом понимает, что во сне с ним был нико; джейсон умывается, бегает, завтракает, двигает шкаф, а нико сидит глубоко внутри него, раздирая легкие при каждом вздохе. иногда джейсон думает, что хотел бы выпить из леты и всё забыть — вычистить свою память, как жёсткий диск, уничтожить данные о сыне аида, и просто существовать дальше. иногда джейсон думает, что ему нужно было переродиться.

джейсон бродит по полям асфодели, вгоняя в себя осколки воспоминаний. в этом месте у джейсона нет больше дел; раньше он мог быть олицетворением силы и могущества, способным получить всё лишь за то, чьим сыном он являлся. но оказалось, что самым нужным был нико, и каждый его уход подталкивал джейсона к обрыву.

ему чудится, что он сходит с ума, когда слышит знакомый, заученный, выбитый в памяти в голос, обращающийся к нему по имени. этот голос — лезвиями в горло; этот голос — инеем по рёбрам. джейсон оборачивается, встречая чужой взгляд — страшнее каторги, потому что он ощущает, как его без наркоза вскрывают, разрезая грудную клетку — опять. нико стоит перед ним — всё так же живой, чужой и необходимый. джейсон смотрит ему в глаза, и хочет выпить из них всю боль, но не верит, что сможет что-то для него изменить, потому что кто он такой рядом с нико ди анджело.
— нико.. — отчаянье джейсон прячет за своим удивлённым голосом, давится воздухом, запертым в горле; стоит смотрит на мальчика-не-своего, не представляя, как собрать себя из сломанных костей и порубленного мяса. нико так плотно живёт у него под кожей, проникает всё глубже с каждым надрывом. джейсон готов оскалить зубы, если его попробует от туда вырвать, потому что он весь — до каждой рваной жилы нико принадлежит. но он мёртв, и это никак не выжечь, вытравить или вырвать. — здравствуй.

коротко и невыносимо, тихо, осторожно и остро; джейсон делает несколько шагов в его направлении, не осознавая, что собирается сделать — ему просто необходимо проверить (поверить), что всё это не его сломанное сознание, играющее периодически в дрянную игру, где смысл — кровоточащие сердце. он шепчет себе: «будь, пожалуйста, здесь или не здесь», потому что не знает, хочет ли видеть нико, который теперь он него ещё стал дальше. когда ничего их не связывает, кроме остатков боли и юношеского прошлого, потому что они на самом деле были дробными, переломанными, параллельными.
джейсону жаль — безумно, бесконечно, душераздирающе жаль, что он оставил своих близких друзей, свою сестру, нико; осознание того, что он не видел, как нико вырастает, становится из нескладного юноши сломанным мужчиной — дробью по рёбрам, болью в душе. кажду ночь кошмары прошлого — и безмерная вина — рвали джейсона в клочья, отыскивая новый — неизраненый — кусок, чтобы вонзить в него острые зубы поглубже.
— почему ты здесь? — видеть его таким разбитым, сломленным, носящим на себе груз больше, чем способен вынести титан — сложно; не поддаться вперёд, обнимая острые, словно заточенный кинжал, плечи, притягивая ближе к себе, чтобы услышать заполошенное, сбивчивое сердцебиение — невозможно. джейсон и не пытается бороться, опуская свои голову в сгиб шеи, вдыхая хвою, могильный холод и темноту, а его руки устраиваются у нико на лопатках, и грейс сомневается, что способен будет отпустить его в ближайший век. — ты вырос, однако, ди анджело. я не был уверен, что ты захочешь навестить меня. и до сих пор не уверен, что хочу видеть тебя здесь. — проговаривает он тревожно, рвано и тихо, когда сил хватает, чтобы всё же отстраниться и взглянуть в чужие (родные) глаза, ожидая увидеть в них свой приговор.