дверь жалобно скрипит, и маршалл приваливается плечом ещё раз, подбираясь ладонью с неудобно зажатыми ключами к замку.

этому дому, казалось, стукнуло столько же, сколько и ему самому — и умноженном в три раза; точно маршалл сказать не мог: он помнил эту конурку с тех самых пор, как вообще осознал своё «я» и научился не то что ходить, говорить или ползать, а просто соображать. вся жизнь была связана с этими лаконично-серыми стенами, витиеватыми (точно подсмотренными в пособии по стилю барокко) оконными рамами, слегка обшарпанной погодой крышей и — как самая главная изюминка — входной заедающей дверью цвета венге.

каждый уголок в комнатах, каждый подоконник, каждая царапина вдоль потолков — всё говорило о том, как долго этот дом уже успел простоять и как много повидать в своей разношёрстной жизни. стоило лишь прочертить ладонью след вдоль внутренних стен, прислушаться к шёпоту занавесок под вечерним сквозняком, приглянуться к потрескавшимся стыкам плинтуса; всё рассказывало в каждое мгновение времени о том, что успело пережить и впитать в себя вечной памятью; надо было лишь обратить внимание: замереть на жалкое мгновение — не успела бы и секундная стрелка щёлкнуть на часах в гостиной, — отбросить все дела. и вслушаться.

маршалл любил слушать; дом рассказывал ему всё, вдавался в подробности и выводил красочные картины на окнах — в зимние ночные морозы или дождливые утра. дом давал ему всё, словно наконец-то найдя своего преданного, чертовски внимательного слушателя, — а маршалл принимал каждую крупицу; цеплял на стену булавками с цветными пластиковыми кругляшками, над самой кроватью, чтобы не забыть всё, что так любовно ему шептали — по секрету.

дом ничего никогда не требовал взамен, но маршалл всё равно дарил в ответ свою боль, свои вывернутые наизнанку мышцы и туго перетянутые нервы; проходился вдоль всех изломов стен и цеплял каждый болезненный вздох картинной рамой; каждый застрявший немой всхлип с перекрученными рёбрами — как полосы въедливой белой изоленты.

[indent] дом никогда не осуждал; дом никогда не кричал; не хватал за разодранные до крови локти и не спёкшиеся бусины родинок.
[indent] дом никогда не отводил взгляда; не прятался за газетными заголовками и паром горького растворимого кофе.
[indent] дом никогда не говорил ему: «это не нормально».
[indent] дом улыбался — всегда; только так, как могли улыбаться дома, полные безграничной любви, сквозящей в каждом скрипе.

замок щёлкает, секунду жуёт ключи — словно никак не хочет прощаться, — и наконец-то отпускает. маршалл гладит дерево костяшками, пряча звенящий металл в карман кофты. уходить не хочется — иногда казалось, что ничерта того не стоило; каждое движение в противоположном направлении выворачивало временами сильнее, чем прогибы назад, когда в собственные ноги можно было завернуться, словно чёртово одеяло.

[indent] с домом было спокойно и легко; [indent] в отличии от людей.

так что у маршалла был только один-единственный план на сегодня: вернуться домой как можно скорее и на вечерок — долгий молчаливый вечерок — забыть обо всём, что вообще существовало за пределами штукатурки и полосатых обоев.

возможно, он немного просчитался, не вписав туда небольшой — совсем крохотный — пункт про отсутствие неожиданных новых знакомств прямо посреди улицы. не то чтобы это было плохо; но — не то чтобы это было хорошо.

у его нового знакомства взъерошенный вид и что-то между внутренней потерянностью — возможно, в самой жизни — и необъяснимой надежды. маршалл смотрит в ответ — с лёгким прищуром, ломающим лицо пазлом на каждом изгибе — и молчит. кривит рот двумя длинными секундами — и наконец-то усмехается уголками, прищуриваясь ещё сильнее.

за чужой спиной — солнечное марево, перемешавшееся с туманом вдоль горизонта; это немного отвлекает.

— нет, первый вариант был чертовски верным.

он отворачивается, вскидывая бровь — прямиком к пустующему перекрёстку. чёрный человечек на вырвиглазном жёлтом знаке кривит спину зигзагом; маршалл чувствует себя точно так же, если честно. кажется, он снова плохо спал.

возможно, давно уже стоило завести вечерний будильник для сна.

— пойдём.

первым ступает на асфальтные полосы, дёргая плечом в приглашающем жесте; он не представляется и даже не оглядывается, чтобы проверить. не говорит: «я тебя никогда раньше не видел» и не спрашивает: «ты разучился пользоваться чертовым мобильником?». он вообще выглядит отстранённым — будто бы уже успел позабыть, что помогает этому новому знакомству, всё ещё не имеющему официального имени, добраться до их главного общественно достояния и дыры в одном лице, именуемой старшей школой.